Николай Задорнов - Первое открытие [К океану]

Но Якобсон заметил, что судно будет своеобразного вида.

Якобсон сказал это с легкой и хитрой улыбкой.

— Да, это я знаю.

Но Невельской далеко еще не все сказал. Придется против проекта уменьшить рангоут, сделать короче мачты: бушприт[71] — на четыре фута, грот-мачту — на три, бом-брам-стеньги[72] — на четыре. Гик[73] — на полтора. Совершенно необычайного вида получится судно! Но об этом пока не сказал.

На столярную работу военный инженер Фомин должен нанять вольных рабочих от Свеаборгского порта.

Компания запросила с кораблестроительного департамента лишних девятьсот рублей.

Проекты постройки четырех шлюпок для брига также утверждены. Паровой шлюпки компания не могла сделать.

На десятивесельный баркас придется поставить в Англии паровой двигатель с винтом. Больше негде... Надо хлопотать об отпуске средств в кораблестроительном департаменте. А начальников департаментов у нас ведь никогда на месте нет — то они на важных торжествах, то на приемах; наши адмиралы то болеют, то на даче или в деревне, то чем-то заняты, бог знает чем. И, зная это, Невельской смело действовал, иногда от их имени, с их чиновниками.

Воскресенье провели у Бергстрема в загородном доме. Катались на коньках на замерзшем озере, расчищенном от снега. Дочери хозяина не уступали в этом искусстве гостям.

Невельской и Казакевич ни разу не катались с тех пор, как закончен корпус. А тут приготовлены башмаки с коньками, куртки. В корпусе это развлечение не очень поощрялось. Считалось бездельем. Кадеты, бывало, на поленьях с берега катались.

Утром оба компаньона в кабинете разговаривали с офицерами об условиях нового соглашения.

— Мы согласны ускорить постройку судна! — заявил Бергстрем. — А также произвести изменения в проекте.

— Да, да! — с неизменной улыбкой подхватил Сулеман. — Мы можем это сделать. — Оба компаньона очень дорожили казенными заказами. — Желание его светлости! — заметил Сулеман. — Это очень хорошо! Светлейший князь — благодетель Финляндии!

Через несколько дней начерно составили новое подробное обязательство.

В тот день обедали у Сулемана. Бергстрем рассказал офицерам между прочим, что в Або произошли серьезные волнения, что на улицах расклеены были афиши с надписями: «Долой Николая I!», «Долой Меншикова!» — и что русские студенты на одном из сборищ выступали вместе с финнами. Бергстрем говорил об этом с возмущением.

Дни были очень короткими. Невельской и Казакевич по утрам приезжали на док.

Невельской, куря трубку, часами смотрел, как работали белокурые молчаливые рабочие. Они знали, что транспорт пойдет кругосветным в восточные моря, что капитан просит ускорить работы и постараться.

Вскоре из Петербурга пришел ответ, и новое обязательство было подписано. Лейтенант Казакевич оставался в Гельсингфорсе наблюдать за постройкой судна.

Проводить Невельского явились на «Ижору» Бергстрем и Сулеман.

— Так, пожалуйста, по приезде в Санкт-Петербург, — просил Бергстрем, — передайте наше нижайшее почтение его светлости.

— И обратите внимание его светлости, что Сулеман и Бергстрем пошли навстречу его пожеланиям, — сказал Сулеман.

Хвойные леса на гранитных скалах вскоре исчезли в морской мгле. Пароход, время от времени давая гудки, шел в густом тумане, держа курс на Ревель.

Невельской стоял на мостике, хватая то ручку машинного телеграфа, то рупор. Сменяясь с вахты, целыми часами писал у себя в каюте. Представитель в Лондоне на доках — инженер Швабе. Консул в Портсмуте — Матвей Марч.

Невельской составил подробные письма. К Марчу — куча разных просьб. Но пока еще рано эти письма отсылать.

Швабэ должен узнать, можно ли заказать для «Байкала» паровую шлюпку с архимедовым винтом. Мало написать, надо в Петербурге выхлопотать деньги, упросить Меншикова, может быть, придется хлопотать через Гейдена или Беллинсгаузена. С Константином об этом говорено прежде, но хотели в России построить.

Бергстрем и Сулеман не могли сделать паровой шлюпки, хотя Невельской как оглушил их, сказав, что его высочество великий князь Константин Николаевич желал бы этого. Но паровых судов компания не строила и шлюпку паровой машиной оборудовать не могла.

На рассвете вошли в огромный Ревельский залив. На светлом небе отчетливо вырисовывались силуэты кирок и древней крепости Вышгорода или Домберга на холме среди города. Но игла кирки святого Оляя, построенной почти на уровне моря в гуще эстонских домов у подножия холма, поднялась из низины выше крепости и выше холма, и даже выше шпилей башен, построенных баронами на вершине Домберга.

Николай Павлович пробуждается рано. Петербургский рассвет зимой поздний. Государь приучил весь Петербург работать до свету. Не тех простых чиновников, которые трусят в должность, перекусив «селедочкой с хлебцем», а высших вельмож.

...Одна за другой задолго перед рассветом подкатывают к подъезду крытые кареты. Прячась от мороза в зеркальных модных экипажах, люди привозили с собой часть домашнего тепла, уютной, утренней истомы и вчерашних светских впечатлений.

Входя в приемную, где надо было ждать, каждый чувствовал себя как петровский конь, вздернутый на дыбы. В этот час вышибало из всех ощущение прелести жизни.

В конце концов все привыкли, но никому не нравилось. А государь требовал ранней явки, словно тут гвардейская казарма.

Приемная в Зимнем дворце, где среди низкой колоннады расставлены кресла, в самом деле кажется похожей на казарму или на комендантскую при новейшей тюрьме. Остальные тысячи комнат дворца — библиотеки, бальные и приемные залы с торжественными портретами, с роскошными люстрами, ложа спальни под торжественными балдахинами. А тут походит на проходные комнаты фрейлин на третьем этаже. Колонны и мрамор те же, что и всюду, но есть что-то от казармы.

Шесть часов утра. Почти одновременно входят канцлер граф Нессельроде и князь Меншиков.

У графа Нессельроде тонкая шея и узкая голова. Он мал ростом, с выцветшими глазами навыкате, со звездами и орденами на ленте и по мундирному фраку, с усыпанным бриллиантами портретиком царя Николая на груди. Черные волосы взбиты, чтобы придать канцлеру роста.

Огромный князь Меншиков сдержанно-почтительно кланяется ему и говорит прямо в лицо:

— Истинно обезьяна! Здравствуйте, Карла Васильевич!

Граф Нессельроде почти не понимает по-русски, смотрит миг вопросительно, с тревогой, он чувствует иронию. Сам насмешливо улыбается.

Князь достает платок из заднего кармана, отворачивается...

Оба вельможи садятся на легкие кресла у мозаичного столика.

Пятерки свечей в стенных подсвечниках освещали приемную. В обмерзших окнах дворца еще ночь. Где-то там, во тьме, на морозе, шагали часовые, проезжали патрули, опять кареты подкатывали ко дворцу: министры приезжали на доклад... А в казармах по всему Петербургу уже чистились, одевались, затягивались. И чистили лошадей, приготовлялись к утреннему учению. Вся столица была как бы единой огромной казармой.

Государь точен, вызовет минута в минуту. Сейчас у него петербургский полицмейстер. Входя в приемную, Нессельроде и Меншиков видели, как в дверях государева кабинета исчезли фалды полицейского мундира. Первым ежедневно докладывает полицмейстер. Но иногда он задерживается, видимо, что-то происходит в Петербурге. Канцлеру и министрам при всей аккуратности и обязательности государя приходится ждать.

— У меня был генерал-губернатор Восточной Сибири, — говорит Меншиков. — Он настаивает, чтобы к устью Амура еще раз была послана экспедиция. Он утверждает, что такая великая река, как Амур, не может теряться в песках.

— Это невозможно, — с легкой грустью ответил Нессельроде и мечтательно возвел глаза на плафон. — Мы имеем донесение академика Миддендорфа, производившего исследования вблизи устьев Амура, доклады Врангеля, подтверждающего мнение европейских авторитетов... Крузенштерна... — При этом он сделал такой плавный жест рукой, словно рассказывал про симфонический концерт со знанием дела.

«Пошел своих немцев пересчитывать», — подумал князь и поморщился. Нессельроде почувствовал, что собеседнику не нравятся перечисленные нерусские фамилии.

— Есть также донесение нашей православной миссии из Пекина, — с живостью возразил Нессельроде, делая ударение на слове «нашей». — Кроме того, как вам известно, к Амуру была послана особая экспедиция, которая убедилась, что устья его недоступны.

Меншиков знал, что эту экспедицию возглавлял больной и вялый человек — офицер Гаврилов. Князь поздно спохватился, что зря назначили Гаврилова. В инструкции, которую дал Гаврилову морской штаб, как потом оказалось, Нессельроде и министр финансов Канкрин[75] внесли изменения.